Цена, ценность и грех антропоморфизма

Секрет этого места состоит в том, что мейнстримные экономисты, не говоря уже о политиках, всегда обходят его стороной. И это неудивительно, ибо здесь и лежит корень глубочайшего противоречия между реальностью и экономической наукой, которая пытается ее постичь с одной стороны и шаманскими плясками политических актеров — с другой.

Дело здесь в двух моментах. Первый — ценность субъективна. Она целиком и полностью лежит на совести субъекта, причем, сегодня он ценит нечто так, а завтра — совершенно иначе. Второй момент — ценность не измеряется. Никак. Ценность можно только сравнивать. Причем, опять таки, в рамках деятельности одного индивида. Обменивая яблоко на грушу, я ценю яблоко меньше, чем грушу. Здесь и сейчас. Тип, с которым я обмениваюсь, опять таки, в данный момент времени, имеет противоположную иерархию ценностей. Именно поэтому мы и обменялись.

Мир, в котором мы с вами живем, это мир в котором люди обменивают ценности. При этом обменивают таким образом, чтобы получить большую ценность, чем отдать. Люди стараются увеличить ценность производимых ими вещей для того, чтобы обменять их на более высокую ценность для себя. Именно этот процесс и есть «рост богатства» и его разнообразные составляющие вроде «научно-технического прогресса».

Напомню историю Кайла Макдональда, который в течение года обменял скрепку на дом путем цепочки обменов. В этой истории (любой согласится, что Кайл выиграл, правильно?) увеличилось не только богатство Макдональда, который получил дом, но выиграл каждый, кто участвовал в сделках из этой цепочки. Это и есть тот самый процесс роста богатства, разумеется, в крайне упрощенном виде, ибо здесь речь идет только о самом обмене, минуя производство, сбережения, капитал и еще много чего.

Так вот, мейнстримные экономисты делают вид, что этого не существует. То есть, если такого экономиста прижать в углу, он, конечно, согласится, что ценность субъективна и не может быть измерена — это, все-таки, основы его науки, если он не прогуливал лекции. Но, выйдя из угла, он опять возьмется за свое.

Почему? Ответ очевиден. Что можно сказать о росте богатства для некоторой группы людей, проживающих на некоторой территории, зная о природе ценности? Только лишь «чем меньше препятствий на пути свободного производства и обмена, тем больше рост богатства». Но это никуда не годится. Это нельзя продать владельцу этой территории. Тут нечем манипулировать, не на чем строить системы уравнений и логарифмические ряды.

Поэтому мейнстримные экономисты оперируют ценами. Точнее, они подменяют ценность ценой. Однако, субъективность и невозможность измерения ценности при обмене никуда не девается от того, что существуют цены. Интернет стоит 100 гривень в месяц. Я покупаю интернет потому, что он для меня более ценен, чем 100 гривень (точнее, более ценен, чем другие альтернативы). Для бабушки в деревне 100 гривень в месяц — огромные деньги, а интернет ей даром не нужен. И сделки состоятся (либо не состоятся) не по причине «равенства» цены интернета моим потребностям, а как раз по причине их неравенства. Я выбираю большую ценность в обмен на меньшую. И именно это неравенство и есть тот самый прирост моего богатства. А вот посчитать, учесть этот прирост невозможно никаким образом.

То есть, то, что является причиной, перводвигателем всего экономического процесса не поддается никакому учету и выражению.

Этот вывод, повторю, не годится для целей мейнстримных экономистов, поскольку он не годится для целей государственного регулирования. Как показать неуклонное возрастание «відсотку жирів у маслі», если для этого есть заказчик в виде мудрого правительства? Для этого нужно явно или неявно подменять ценность ценой, а неравенство ценности при обмене трактовать как равенство. Вчера «мы» произвели на 100 гривень. Сегодня на 120. Это рост? Рост! Вот, собственно, и весь ход рассуждений. Означают ли эти 120 действительный рост богатства группы людей, волею судьбы оказавшихся в пределах юрисдикции некоего государства — большой вопрос.

Денежный расчет, двойная запись в бухгалтерских проводках — прекрасный и незаменимый инструмент в руках предприятия или домохозяйства. Но никуда не годный для некой умственной фикции, именуемой государство. Причина проста и это как раз то, о чем мы говорим в этой колонке — предприятие (в лице принимающих ответственные решения товарищей), домохозяйство (в лице тех же товарищей) или отдельно взятый индивид прекрасно понимают, преследование какой цели увеличит их богатство. Они же и принимают решения, от каких целей им нужно отказаться для того, чтобы достичь более ценных результатов. Для «страны», «государства» все это не работает, ибо они являются произвольным набором людей и предприятий, преследующих свои собственные цели. Страны не продают, не покупают, страна не может оценивать цели, поскольку у нее их не существует.

Современные экономисты, а особенно «макроэкономисты», болеют древней как мир болезнью антропоморфизма. Как наши предки отождествляли стихии природы с некими личностями, так и эти люди отождествляют набор людей с разными целями с неким существом по имени «государство». И это существо у них продает, покупает и увеличивает свое богатство. Знание о природе ценности помогает нам не стать жертвой этого обмана.

Этот обман (который – повторю тысячный раз — есть не результат какого-то заговора, а результат «хода вещей») не является предметом сугубо академического интереса. Тоталитаристы всех стран работали именно над этой проблемой — как навязать всем людям одинаковые цели? И одной из причин этой работы была деятельность экономистов, рассуждавших об экономике в рамках государств и абстрактных агрегатов, игнорируя при этом то, что только деятельность индивидов, увеличивающих ценность, является причиной и смыслом всей этой экономики.

Недавно на глаза мне попался один пример, которым я и хочу закончить эту колонку. Этот пример показывает, как меняются представления о реальности под действием разного рода мифов, легенд и сопутствующего им антропоморфизма. Адам Смит, говоря о задачах «полиции» (то есть, государственного вмешательства) среди прочего упоминает «насаждение дешевизны». Признание дешевизны как блага вы найдете и во многих других работах экономистов 19 века. И это очевидно, если помнить о ценности (хотя сам Смит был большим путаником в этом вопросе). Любая домохозяйка знает, что дешевизна прямо способствует росту богатства.

Смит жил в эпоху, когда «полиция» только начинала свой победоносный путь. Поэтому его мнение формировалось не потребностями «полиции», а довольно независимым анализом. Однако, со временем, когда экономисты стали разновидностью чиновников, отношение к дешевизне изменилось. Это и неудивительно, ведь для успешной отчетности нам нужно сегодня произвести 100, а завтра — 120. Какая уж тут дешевизна. И вы не найдете сегодня политиков и экономистов, которые бы прямо ставили своей целью удешевление товаров. Наоборот, рост цен некоторыми школами считается прямым признаком роста богатства. Хуже всего здесь то, что так же считает и прогрессивная общественность. Сама она, правда, стремится покупать подешевле, но вот в качестве общественности она будет глотки рвать, доказывая «вред дефляции», понимая под ней падение цен вследствие роста производства. И это свое мнение, почерпнутое из мнений окологосударственных экспертов, общественность понесет на избирательный участок, а после выборов будет удивляться тому, что «все опять дорожает». А все это из-за маленькой разницы между ценностью и ценой.