Андрей Курков. Творчество как источник дохода

Сергей Волохов, Контракты

— Именно потому, что творчество для меня такая же работа, как для других людей их труд, я устроил себе мастерскую: у меня есть квартира, в которой только пишу. Это нужно для самодисциплины. Должен быть рабочий ритм. Поэт может проводить сутки напролет за чашечкой кофе или бутылкой коньяка, писать одно стихотворение в неделю и оставаться поэтом. А прозаик, если он за два-три года не написал новый роман, становится бывшим прозаиком, даже если он, к примеру, регулярно пишет колонки в газету. Нужно постоянно работать для того, чтобы держать себя в языковой и стилистической форме, чтобы голова работала, как у прозаика: постоянно видеть сюжет, героев, характеры. А главное — ощущать энергетику текста, что дает понять, энергетики какой идеи хватит на рассказ, а какой — на роман. Это навыки, которые приходят с годами и утрачиваются, едва перестаешь работать. Во всяком случае, у меня так.

Почему, несмотря на четкий рабочий ритм, ваши романы выходили нерегулярно?

— А романы выходили совсем не по мере того, как писались. Когда в 1991 году вышел первый — «Не приведи меня в Кенгаракс», — было написано уже пять или шесть. И столько же вышло в 1999 году. Украинское издательство «Фолио» долго взвешивало, печатать меня или нет. А когда увидели, какова популярность моих произведений в Германии (там они впервые вышли в свет), то все, что я предложил, «Фолио» запустило в печать и распространило в Украине. Российское издательство «АСТ» то же сделало в России. Теперь, как только роман выходит из-под пера, через месяц-два появляется на прилавках. На днях выйдет новая книга — роман «Ночной молочник».

Откуда взялась любовь к тексту? Вы не испытываете удовлетворения от знакомых каждому человеку радостей реального мира?

— У меня простых человеческих радостей столько, что порой останавливаю себя, чтобы не злоупотреблять. Начал писать стихи в шесть лет, прозу — с пятнадцати. А мечтал стать писателем еще в советскую пору: мне казалось, что писатель — это тот, кто не ходит на работу. Собственно, так оно и было в те времена. Если ты член Союза писателей, то можешь сидеть дома, пить водку-чай, предварительно написав заявку на произведение в издательство «Український письменник» или «Советский писатель». Тебе по заявке выдают огромный аванс, ты его проедаешь-пропиваешь и за месяц пишешь никому не нужную книгу, ее закупает государство, выплачивает гонорар, и ты живешь спокойно до следующего года. Со временем понял, что в Союз писателей меня не примут и дома сидеть не получится. Я попытался стать свободным журналистом — меня поэксплуатировали почти бесплатно в газете «Вечерний Киев» и послали подальше. В независимой Украине осознал, что все в моих руках: хочу — буду писателем, хочу — киносценаристом, что союзы не играют роли и все зависит от реальной востребованности.

Что же вы делаете в Союзе писателей Украины?

— Признаюсь, мне это ничего не дает, хотя я полтора года входил в руководство в качестве секретаря по международным связям. Но вообще-то занимаюсь этими связями и без Союза. Устраиваю международные акции, приглашая сюда иностранных коллег, сам участвую в зарубежных конференциях, фестивалях и выставках. По моему приглашению в Киев приезжал мой хороший знакомый Орхан Памук, еще до того как он получил Нобелевскую премию. Я помог организовать два издания его романов на украинском языке. Трижды привозил Томаса Бруссига из Германии.

На днях прошел гала-вечер украинских и немецких писателей, к устройству которого я тоже приложил руку. Этот вид активности мне нравится. А вообще Союз писателей — это прекрасное здание, не наполненное серьезным содержанием. Теоретически, там есть возможность заниматься чем-то полезным и одновременно существует опасность, что на вашу акцию придет не та публика. Скажем, если делать встречу с иностранными издателями для обмена опытом, то придут семидесятилетние графоманы, которые станут тыкать американцам и шведам свои рукописи на украинском или русском языке. С другой стороны, есть надежда, что организм, если не умирает, то омолаживается, и Союз писателей обретет второе дыхание.

Ваши произведения дебютировали в самиздате. Вы испытали острое ощущение диссидентства?

— Острые ощущения от конфликта с законом я почувствовал, когда конфисковали мои рукописи. Это было уже в эпоху независимой Украины. В 1991-1992 годах я переправлял свои рукописи — роман «География одиночного выстрела» и статьи — в Европу через Польшу, где не было такой цензуры, как у нас. Когда мой польский товарищ Сташек Новак вез очередную пачку рукописей, адресованных радио «Свобода», его остановили пограничники и таможенники, забрали бумаги и передали органам. Позже польская служба безопасности устроила обыск в квартирах двух моих друзей в Ченстохове, попросив дать знать, когда я буду с ними встречаться. После этого не ездил в Польшу 12 лет.

Начало 1990-х было пиком абсурда, ведь ничего крамольного в тех рукописях не было. То была литература, посвященная истории эволюции утопической ментальности советского человека. Слава богу, она уже пережила несколько изданий. То ли дело тексты, которые ходили в самиздате: их можно было назвать легкой антисоветчиной. Это был роман «История города Среднеграда и постороннего человека Костоправова», который я никогда не издавал легально, теософская мистификация «Евангелие от Иллариона» — вещи с элементами мистики и сатиры на советскую систему. Я их писал в 1979-1983 годах, пока был студентом. Тогда же были парадоксальные стишки, черные рассказики в стиле Хармса. При этом мои рукописи дважды воровали — в том числе те, что были в одном экземпляре. Думаю, это происходило по заданию служб госбезопасности.

Вы тогда прикладывали усилия к тому, чтобы ваши произведения были опубликованы?

— Самое лучшее из своего — «Не приведи меня в Кенгаракс» — я показывал известным киевским литераторам Юрию Щербаку и Вадиму Скуратовскому. Они оценили, но признались, что помочь ничем не могут. Скуратовский направил меня с рукописью в Москву (где цензура была либеральнее) к критику Алле Латыниной, но ничего от нее не услышал. Позже узнал, что она просто выбросила мою рукопись, никому не показав, — поняла, что мой роман похож на творчество ее мужа, который так и не смог стать успешным писателем.

Насколько вам вообще важно признание?

— Мне было очень важно признание аудитории, когда еще не было опубликовано ни одной книги. Меня постоянно приглашали в различные клубы читать рукописи вслух. Так я попал в клуб «Что? Где? Когда?» во времена Нурали Латыпова и Георгия Казаринова — прежде чем стать телепрограммой, «Что? Где? Когда?» был клубом райкома комсомола. В результате подружился со знактоками, стал капитаном любительской сборной. Намного позже, в 1991-1992 году, даже проводил игры со строителями города Славутича. Читал рукописи во многих городах Советского Союза. Когда написал «Не приведи меня в Кенгаракс», предложили прочесть его в киевском Доме ученых. В Большом зале двести человек четыре часа слушали прозу. Я чуть не охрип. Но никто не ушел до конца, и это очень вдохновило.

Уже тогда публика собиралась на имя?

— На имя, а также потому, что читалась «запрещенная» литература. А сегодня я езжу по миру с выступлениями: читал в Германии, Австрии, Норвегии, Финляндии, Сербии, Словении, скоро еду в США — это моя работа. Поездки расписаны на полтора года вперед. Раньше турне длилось до пяти-шести недель, каждый вечер — в новом городе. Сегодня дольше, чем на две недели, не езжу — не хочу оставлять детей без контроля. Народ покупает билеты на мои выступления, тратит деньги.

То есть выступления в вашей работе занимают львиную долю времени, в отличие от многих ваших коллег?

— Не все хотят ездить, и не все, кто хочет, способны держать внимание аудитории. А значит, их не приглашают. Я же выступаю в театрах, библиотеках, кафе и книжных магазинах, эти акции поддерживаются афишами, флаерами, открытками. Кроме меня таким образом по Европе колесят не более 15-20 писателей, в том числе Мишель Уэльбек.

У вас все шансы развить гастрольную деятельность и стать украинским Евгением Гришковцом!

— А зачем? У меня есть смежное хобби — я импровизирую на фортепиано. Если на сцене есть хороший рояль, перемежаю чтение игрой.

По тиражам вы, пожалуй, самый успешный украинский писатель. Позволяет ли это считать ваши доходы от издания книг основными?

— Да, так и есть. Именно поэтому отказался от киносценариев, хотя они очень хорошо оплачиваются. Доход от них сравним с моим доходом от романов, на них нужно тратить столько же времени, но их создание не приносит удовольствия.

Вы преподавали в театральном университете. Где учились сценарному искусству?

— Сценарному мастерству я не учился. Пригласили преподавать после моих фильмов. В 1987 году мне предложили написать сценарий под именем Кира Булычева. После моего чтения рукописи в Доме кино подошел режиссер Леонид Горовиц, который позже снял «Дамского портного» со Смоктуновским, «Кофе с лимоном». Фамилия Булычева под сценарием гарантировала деньги от Гостелерадио. Сам он писать сценарии не мог или не хотел, Кир был вообще немного ленивым человеком. Но за фамилию брал 80% гонорара. Тем не менее в Киеве все знали, что сценарий писал я. После фильма «Поляна сказок» предложили поработать над экранизацией «Ямы» Куприна, и я написал сценарий для этого советско-шведского фильма с Татьяной Догилевой и Евстигнеевым в главных ролях. Потом было еще несколько лент, поэтому неудивительно, что меня пригласили преподавать.

Вуз, по-вашему, должен воспитать из студента творца или ремесленника?

— Студент должен стать тем, кем он хочет стать. На мой взгляд, студенчество — это время, за которое ты должен разобраться с внутренними сомнениями и выбрать свой жизненный путь. Можно мечтать стать мясником, но окончить философский факультет и в результате превратиться в счастливого образованного мясника, работая им до конца жизни. Совершенно не обязательно работать по специальности, полученной в вузе. Главное — оформить свой внутренний мир и понять себя. А понять себя можно, изучая хоть судебную медицину, хоть оленеводство.

А как быть с классическим аргументом: государство дает бесплатное образование с целью получить соответствующего специалиста?

— Но в реальности-то молодые люди поступают в институты ради диплома о высшем образовании как такового. А работают по той специальности, которая действительно нравится. Тем более что наша высшая школа концептуально готовила специалистов широкого профиля в отличие от американской.

Как вам удалось стать членом английского Пен-клуба до того, как было опубликовано ваше первое произведение?

— Польский товарищ отправил мои рукописи в Кембридж на кафедру славистики, на Би-Би-Си. Когда я оказался в Лондоне и поинтересовался их судьбой, встретил профессоров-славистов, они признались, что им страшно понравились мои произведения, поэтому они написали рекомендации в Пен-клуб. Там сразу несколько знаменитых писателей захотели стать моими secondaries, то есть теми, кто дает рекомендации внутри организации. Это Фрэнсис Кинг, жена Гарольда Пинтера и президент Пен-клуба Антония Фрейзер, Поль Бейли. Как член Пен-клуба я занимался защитой свободы слова, помогая писателям и журналистам, преследуемым цензурой. С делегацией английского Пен-клуба побывал на войне в Югославии, проведя десять дней на линии фронта между Боснией и Хорватией, встречался с Франьо Туджманом. Мне это было очень интересно, ведь я пацифист. Одно из моих первых произведений — пацифистский роман «Любимая песня космополита», который сначала обозвали антирусским в России, потом — антиукраинским у нас, а в итоге я получил за него премию Генриха Белля в Германии. Я себя не сравниваю с Хемингуэем, но, как и он, ездил на войну, чтобы написать о ней.

Вы коллекционируете впечатления?

— Я много езжу, встречаюсь с людьми и веду дневники. Если прикасаюсь к какому-то предмету, то хочу знать о нем максимум. Это постоянный процесс самообразования. Я бы, например, с удовольствием всю жизнь учил иностранные языки. Последний язык, который выучил, — немецкий, он был нужен для поездок по Германии, Австрии и Швейцарии.

То есть на все события жизни вы смотрите вооруженным взглядом писателя?

— На свою личную жизнь вообще не смотрю писательским взглядом. Я разграничиваю творчество и жизнь. А в жизни делаю только то, что мне интересно, — не ради литературы и не ради денег.

Работали охранником в одесской тюрьме тоже ради интереса?

— В военкомате я был приписан к службе в войсках КГБ, радиоперехват, потому что у меня был диплом переводчика с японского. Должны были отправить на Курильские острова, я даже учился в ДОСААФ — у меня есть свидетельства радиста-разведчика второго разряда и оператора радиолокационных станций. Но я не хотел там служить. А мать работала врачом в госпитале МВД на Лукьяновке и попросила пациента-генерала поменять в моем личном деле род войск. Так я оказался во внутренних войсках, мне предложили служить на выбор в трех тюрьмах: херсонской, николаевской и одесской. Я выбрал ту, что у моря. С большим интересом наблюдал за другим миром: заключенными, солдатами и прапорщиками-контролерами, которые за деньги доставляли зэкам письма, сигареты и водку. За полтора года службы написал несколько повестей и сказок. Но поскольку личные впечатления редко переношу на бумагу, пребывание в тюрьме в творчестве никак не отобразилось. Искусство — это измененная жизнь, в которой реальные детали посредством метафор превращаются во что-то почти невозможное. Дважды пытался писать реалистические повести, но так и не окончил. Не захотел раскрывать личные переживания.

Вы сын военного летчика, откуда пацифизм?

— Я враг обязательной службы в армии. Никогда не хотел служить и мог бы не пойти даже на службу в тюрьму. Я научился бороться с военкоматом, но устал от этой борьбы. Потому что в то же время моим противником была редакция в издательстве «Дніпро», где я работал и накрыл двух коллег на плагиате. Они решили, что я должен исчезнуть — сделали мой труд невыносимым: нагружали работой на выходные, убеждали руководство, что русский, родившийся в Ленинграде, не может быть редактором переводов на украинский язык, хотя украинский я знал прекрасно. Был выпускающим редактором многотиражки Киевского политехнического института «За радянського інженера», оттуда меня и пригласили в «Дніпро», потому что редакция как раз выживала другую сотрудницу.

Оставило ли на мировосприятии отпечаток ваше российское происхождение?

— Не чувствую дискомфорта от того, что русский и живу в Украине. Потому что научился смотреть на обе страны с расстояния Британии или Норвегии и, кажется, вижу объективно, что происходит, и различия между русской и украинской ментальностью. Интерес к России остался, хотя у меня с тамошним истеблишментом возникали конфликты: бойкотировали. Сейчас уже все хорошо: второй год зовут в жюри литературных премий, на выступления.

Вы носитель русской ментальности?

— В подсознании — может быть. Хотя человек, выросший в Киеве, скорее обладает малороссийской ментальностью. Зов крови — это физиологический уровень, и его проявление обычно признак необразованности, как правило, ведущей к агрессии. Им руководствуются либо недоросли, либо профессиональные националисты и шовинисты. Руководитель партии «Свобода» Олег Тягнибок вообще-то врач по образованию, но вот в нем заговорил зов крови. Возникает вопрос: он не лечил москалей и евреев, подсыпал им яд? Я зова крови не слышу, мои дети — тем более, их мать — англичанка, они родились в Англии, а живут в Украине.

Вам не хотелось остаться в Англии?

— Я живу там, где нравится. И когда езжу, не присматриваюсь к странам с точки зрения смены места жительства. В Украине мне психологически комфортно, здесь лучше, чем в России, Польше или Франции. В других странах есть любимые города, улицы и рестораны, но жить там не хочу.

Ваш главный инструмент — русский язык. Не нужна ли для его оттачивания соответствующая языковая среда?

— А что такое чистый язык? До сих пор нет стандарта украинского языка, потому что его нет в реальной жизни. Литературный русский, тот, что в учебниках, тоже не имеет отношения к реальному русскому языку. Русский на Белом море отличается больше от московского языка, чем украинский русский. Живой язык, на котором мы с вами общаемся, является стандартом для этого места и не может мешать, потому что все слова живые, имеют значение и попадают в литературу.

Вы ведете настолько активную гражданскую жизнь, что часто фигурируете в масс-медиа не как писатель, а как общественный деятель. Вы готовы подписаться под тем, что «поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан»?

— Под чужими словами я не подписываюсь. Но ничего зазорного в приоритете гражданства над творчеством не вижу. Если все двигаются в пропасть, то тебя увлекут за собой. Если ты член общества, направление его движения не может оставлять равнодушным. Патриотизм — явление гражданское, а не вопрос национальности или происхождения. Иметь и высказывать гражданскую позицию — прагматично. Она определяет, какие ценности своей жизни ты хочешь защищать.

---

Персона

Андрей Курков родился в поселке Будогощь Ленинградской области 23 апреля 1961 года

Образование: Киевский пединститут иностранных языков, заочный Московский университет культуры, курсы японского языка, городские курсы дезинфекторов

Достижения: 14 книг для взрослых, 5 — для детей, 20 киносценариев для полнометражных, короткометражных и документальных фильмов. Роман «Пикник на льду» стал первой книгой из СНГ, вошедшей в десятку европейских бестселлеров. Вошел в тройку лучших киносценаристов Европы

Кем мог бы стать: журналистом, ботаником или археологом

Жизненное кредо: не верь, не бойся, не проси (правило ГУЛАГа)

Хобби: земледелие, граммофоны и патефоны, кулинария, путешествия

Главное событие в жизни: собственное рождение

Самое больше разочарование: украинская политика

Последняя крупная денежная трата: новый автомобиль

Фото: Светланы Скрябиной