Заложник системы, или Поверженный прокурор Кюзьмин

Тяжело вздохнув, баба Маша вытерла рукавом стекло, прикрывающее торжественную надпись. Уже пятнадцать лет она убирает в здании Генеральной прокуратуры Киева, за что получила почетное прозвище «бабушка». За годы сменилось с десяток прокуроров. Поменялись сотни замов. Приезжали и уезжали тысячи людей. И только бабушка упорно мела пол, выкручивала тряпку и вытирала пятна на окнах.

Она часто наблюдала, как по мраморным ступенькам генпрокуратуры спускались первые лица страны, которых баба Маша за глаза называла «небожителями». В дождливую погоду они постоянно оставляли на полу темные профили дорогущих туфель. По резному следу уборщица с точностью следопыта научилась узнавать, кто из высоких лиц приехал и когда уехал.

Ко всем она относилась равнодушно, но одного – напыщенного с татарским именем Ринат и фамилией Кюзьмин, баба Маша терпеть не могла. С надменным лицом он проходил мимо нее, даже не смотря по сторонам, будто уборщицы не существует. Бабушке хотелось закричать: «Я здесь. Я тоже человек, почему ты не здороваешься со мной?». Она чувствовала себя униженной и оскорбленной, но ничего поделать не могла. Только когда Тимашенко посадили в тюрьму, уборщица, не питавшая особой симпатии к бывшему премьер-министру, повесила в знак солидарности с ней у себя в коморке портрет с призывом освобождения. Бывало по вечерам она тихо разговаривала с портретом, жаловалась на жизнь, на небольшую зарплату и мизерную пенсию, думала, ну вот в колонии наконец-то Юлька поняла, как живет простой народ.

Но сегодня, придя на работу в пять часов утра, бабушка приметила один загадочный отпечаток. Встав в позу, будто собака-ищейка, баба Маша, что называется, взяла след. На самом деле, отпечаток показался ей знакомым, но необычным. Он, будто змея, извивался по лестнице, уползая дальше по коридору петлями и изгибами. Словно кто-то шатался от стенки до стенки, еле держась на ногах. Бабушка фыркнула, мол, какой-то кровопийца-прокурор сразу с гулянки приперся на работу. Любопытство и обязанность идти мыть полы раздирали уборщицу напополам. Победило любопытство и бабулька, выставив перед собой швабру, будто винтовку, «пошла на зверя».

Миновав коридор, она свернула вбок. Поднялась по лестнице, осмотрелась по сторонам. На красноватой дорожке след почти не заметен. Но баба Маша не зря отрабатывала сыскные приемы, стоя каждый день у входной лестницы. Она с уверенностью прошла несколько метров, свернула в приемную замов прокурора и замерла перед открытой дверью в кабинет Кюзьмина. В комнате находился ее обидчик. Опустив голову на стол, он сидел на коричневом кожаном стуле и что-то бормотал. Рядом стояла бутылка вина. В голове у бабульки любопытство снова начало сражение, но теперь уже со страхом – мало ли чего этот надменный вытворит. Уборщица переминалась на месте, будто хотела в туалет. Так прошло около пяти минут. Наконец, отбросив бабьи страхи на лопатки, любопытство пошло в атаку, то есть в кабинет прокурора. Ступая по-кошачьи мягко, баба Маша в свои 66 лет проявляла удивительную сноровку бойца спецназа. Подойдя ближе «охотница на прокуроров» расслышала всхлипы ее обидчика.

«Уволен. А что я сделал? Только исполнял, что Папа говорил. Юльку посадить – посадил. Открыть еще дела – открыл. Чем я провинился?», – бормотал Кюзьмин, не замечая бабку. Повернув ухо к страдальцу, уборщица подбиралась ближе, но внезапно стукнулась о стул.

Прокурор встрепенулся. Перед ним стояла уборщица. Несколько секунд два человека из разных миров смотрели друг на друга. Он, разодетый в костюм за $2000, галстук за $500, белоснежную рубашку с золотыми запонками, смотрел на перепуганную пожилую женщину в синем халате, белой косынке на голове и со шваброй наперевес.

Бабулька хотела прервать минутное молчание извинениями, но вместо этого неожиданно для себя заговорила. «Ты же понимаешь, что ты такой же заложник системы, как Юлька? Что посеешь, то пожнешь. Так гляди скоро и тюрьму тебя посадят за превышение полномочий», – выдала баба Маша. От такой фразы Кюзьмин опешил. Осмотрев с ног до головы уборщицу, он открыл рот, чтобы обругать ее, но ничего не мог сказать. Государственная машина всегда требует жертв и козлов отпущения, чтобы показать – якобы справедливость существует. Эта показуха ломает судьбы, но застилает глаза большинству граждан, верящих хоть в капельку правды от Лидера. Ничто не может изменить этот механизм. Палач идет на эшафот вслед за своей жертвой. Шестеренка заменяется другой шестеренкой. Такова суть тоталитарной системы, в одних государствах она проявляется меньше, в других больше.

Кюзьмин смолчал. Он поднял стакан вина, но остановился, наблюдая, как перепрыгивают блики света настольной лампы в красно-кровавой жидкости. Яркие искры на секунду вспыхивали на стекле стакана и потухали, будто человеческие жизни, не оставив следа. Время словно замедлилось, мгновение растянулось, и только чехарда цветастых бликов переливалась на лице некогда грозного прокурора.