Звезда своего рода. Виктор Пинчук улучшил жизнь украинских художников на 30%

 Он поставил видео-мелодраму в чернобыльской зоне отчуждения, главные герои которой любили друг друга в пожарных скафандрах, снимал зайцев, предварительно накачав их наркотиками, создавал фотопортреты пациентов психиатрической клиники и умерших младенцев-мутантов, снимался обнаженным с подругой жизни художницей Машей Шубиной на фоне порно. На Западе Чичкана оценили как живописца. Портрет трансвестита «Оно» был продан на аукционе Phillips за $80 тыс. Пользуются спросом монументальные портреты обезьян, в которых публика ищет сходство с автором. Илью она знает в лицо — по фотографиям в глянцевых журналах. На самом деле все серьезно: Илья — художник в третьем поколении, и уже крепнет четвертое.

От обезьяны до живописца

Вашим учителем была бабушка?

— Родители отдали меня на воспитание бабушке — были заняты собой, хипповали. Она-то, старая польская еврейка по фамилии Ляхович, муштровала меня и учила рисовать. Бабушка воспитывала меня на соцреализме, другого она не знала. У ребенка нет выбора, он мягкий материал, легко поддающийся лепке. Так что я даже не могу сказать, нравился мне соцреализм или нет. Главное — бабушка учила смешивать краски. Также благодаря ей я понял, что искусство может продаваться. Она была членом Союза художников и имела право сдавать картины в художественный салон, соответственно получая за них деньги. Я писал тренировочные натюрморты, бабушка подписывала их своей фамилией, относила в салон. Они почему-то продавались очень быстро, а я получал комиссионные. Для ребенка и на то время это были приличные деньги.

— Сынок, не бей морды фашистам!

А университетов вы не кончали?

— Нет. Следующими моими университетами был сквот художников «Парижская коммуна».

Это действительно были университеты или же тусовка?

— В начале 1990-х — самое прекрасное время! — киевские художники творили по наитию. Как результат — лучшие работы. Тот же Голосий только и делал, что курил и фигачил картины, курил и фигачил, курил, заедал ЛСД и снова фигачил. И получались честные работы. Сейчас же мы, выходцы из «Парижской коммуны», тратим уйму сил, чтобы отвлечься от прагматики. Потерялись спонтанность, придурковатость, внутренняя свобода. Творчество входит в пиар-русло. Гнилицкий уже не нарисует задницу, Голосий уже вообще ничего не нарисует... Теперь мы вовсю боремся не за себя, а против — продажи самих себя, коммерциализации, публичной востребованности. Я говорю о глобальных тенденциях.

Какими методами идете к этой цели конкретно вы?

— Я пытаюсь балансировать. Я не панк, который не верит во власть денег, рисует на заборе и называет это искусством. Экспериментировать — отлично! Но подсознательно верю в нетленку. Мне легко балансировать между первым и вторым. Я танцую брейк-данс на фундаменте из нетленки. Наверное, это и есть моя стратегия.

После знакомства с вашим творчеством у обывателя возникает вопрос: способен ли скандалист Чичкан написать качественный натюрморт или пейзаж?

— Не могу правдиво на него ответить, потому что до сих пор пытаюсь разгадать, каковы критерии качества художественной работы. Наверное, тем, кто ищет просто натюрморт или пейзаж, лучше сходить на Андреевский спуск. И зачем иммитировать, например, голландцев? Мне кажется, творцов должны интересовать открытия в области эстетики.

Какие сейчас, после постмодернизма, можно совершить эстетические открытия?

— В том-то и дело! Кажется, что уже все открыли. Намного легче было модернистам-конструктивистам и т. п. Не так давно были попытки поиграть с медиа, новыми технологиями. Пока ни к чему толковому они не привели.

На одном из фестивалей медиа-арта я видел вашу инсталляцию с пляшущими зайцами.

— Сделал работу, включавшую видео и серию фотографий, в 2000 году. Угостил зайцев ЛСД. Попытался запустить этим симпатичным существам эволюционный процесс. В итоге зверушки стали ходить на задних лапах, и по их глазам было видно, что сознание у них поменялось. Мозг зайца можно сравнить с разобранным кубиком Рубика. Когда животное простимулировано, «кубик» собирается, заяц все начинает понимать.

То есть вы опровергаете доктрину, согласно которой труд сделал из обезьяны человека?

— Это глупая коммунистическая версия. Человека из обезьяны сделали созерцание и осознание своего места во Вселенной. А труд, по-моему, делает из человека обезьяну. Достаточно в качестве яркого примера вспомнить уголовные зоны.

Насколько я знаю, вы трудолюбивый художник.

— Я имел в виду бездумный физический труд. Я работаю, потому что мне больше нечем заняться. И потом, то, что я делаю, не назовешь работой — это искусство. Работа — это когда ты ждешь выходных. Я занимаюсь искусством в любой день недели.

От муштры до дельфинов

Вы воспитывали в себе свободомыслие?

— Что касается степени свободомыслия, я не отличаюсь от большинства людей.

Пример хипповых родителей не вдохновлял?

— Жизнь с бабушкой хорошо помню. У нее, советского человека, было все четко: постригла нас с братом наголо, кричала «Подъем!» каждое утро. А воспоминания о жизни с родителями у меня имеют вид флэшбеков, вспышек. В основном я помню ощущение праздника. Но, увы, поколение хиппи — 1960–70-х — никак себя не проявило. Исключений вроде Подервянского мало. А талантливых, умных, свободолюбивых, интересных были миллионы. Социум их сожрал. Вот и моих родителей перемолола мясорубка реформ: Горбачев, падение Берлинской стены. Как только стало все дозволено, они сникли.

В модных галереях начали выставлять работы вашего сына. Вы имеете на него влияние?

— Давид намного умнее и принципиальнее меня. Он не переживал времени перемен, творческих метаний. Ему свойственен здоровый максимализм. Не думаю, что я для него авторитет, и не хотел бы им быть. Наверное, я для него безвольный, попсовый социальный субъект. А у него есть своя идеология: бьет морду фашистам, хотя раньше был скинхедом. Мы с ним дискутируем по этому поводу. Я, сын хиппи, пытаюсь доказать пагубность мордобоя как метода, объяснить нелепость подобной идейности, потому что в каждой идеологии есть изъяны. Он спорит, а я не настаиваю. Какой к черту я могу дать совет 22-летнему сыну, если мне 41 и я сам еще не определил, что такое хорошо и что такое плохо?!

Дочь тоже художник?

— Да, Саше 19 лет, но она уже готовит выставку, которая, скорее всего, пройдет весной в галерее «КиевФайнАрт». У нее смешной проект: клеит из попсовых глянцевых журналов портреты.

Вашим детям повезло: наверняка вы им составляете протекцию?

— Им с папой не повезло. Есть отцы — олигархи, которые отправляют детей на учебу в Лондон, покупают им Bentley и Vertu — вот это повезло!

Вы стараетесь оправдать звание infant terrible современного украинского искусства?

— Вообще не понимаю, почему меня так называют. Прихожу на встречи вовремя, не снимаю штаны перед галеристами. Да, я как художник делаю что хочу, веду себя как хочу, но тогда, когда это возможно. А социум не обижаю. Вот говорят: «Художник должен…». Ничего он не должен! Собственно поэтому и остается художником.

То есть от роли творца как воспитателя вы отказываетесь?

— Абсолютно! Художники в себе разобраться не могут! Одни спиваются, другие «скалываются», третьи — в дурдоме, четвертые кончают жизнь самоубийством. Хотя не осуждаю художников, берущих на себя роль воспитателей.

Разве вы посредством своих работ не показываете зад публике и тем, кто покупает ваши картины?

— Не ставлю такой задачи. Как писал один журнал, я художник необразованный. И поэтому не могу разложить по полочкам что к чему. Я действую по наитию. Люблю искусство и спонтанно выдавливаю его из себя. И нет людей, над которыми хочу поиздеваться. Издеваюсь над собой. Джефф Кунс отлил надувных собачек из бронзы (серия огромных скульптур из стали, имитирующих игрушки из продолговатых воздушных шариков, которые он выставил в Версале. — Прим. ред.) — вот это качественное жесткое издевательство над публикой. Просто мечтаю делать такую продукцию, в которой не сомневаюсь ни сам, ни кто-либо другой! А у меня процесс поиска. Я не доволен собой. Не было ни одной работы, о которой мог бы сказать: вот это потрясающая вещь, вот это мне не стыдно показать! В Украине много уверенных в себе художников, я ими восхищаюсь, но не принадлежу к ним. И не могу штамповать работы и выставлять на них любые цены. И в конце концов быть счастливым человеком. Я счастлив только тогда, когда врубаю в мастерской на полную громкость Stereo MC’s или Metallica и что-то мажу на холсте. Это момент гармонии. А когда наступает момент показывать работу людям, покрываюсь мурашками. Удивляюсь, как это люди гордо стоят перед своими полотнами?! Я не горжусь ни одной своей работой.

И все-таки, мне кажется, когда вы сказали в одном интервью, что ждете, когда наконец кто-нибудь придет на вашу выставку и воскликнет: «Какой это все мусор!», то имели в виду: когда наконец поймут, что это издевательство над ценителями контемпорари-арта.

— Это извечная проблема масс-медиа, которые волей-неволей изменяют смысл сказанного. Наверняка я имел в виду то же, что и сию секунду: я не уверен в своем искусстве и знаю, что можно лучше. Нарочно мусор не делаю. Вот недавно транспортировали картину из мастерской на выставку. Увидал ее в дневном свете и схватился за голову, говорю, заносите назад, я перемалюю!

Вам все равно, кто покупает ваши работы?

— Да. Покупка картины — сам по себе серьезный поступок. Мне покупатель нравится уже тем, что решился на него, а не на приобретение машины.

Видел пару ваших картин в респектабельном магазине одежды. Сложилось впечатление, что хозяева не представляют, куда бы их там пристроить.

— Это не мое дело. Галерея продала, богатый человек купил.

Вы бы не переживали, если бы он их уничтожил?

— Такого не происходило, и поэтому мое заявление выглядит пустословием, но — наплевать. Это меня не касается так же, как цена, за которую продали мою работу на аукционе Philips: $80 тыс., я этих денег не видел.

Кажется, вы самый дорогой современный украинский художник?

— Нет, по-моему, это Василий Цаголов и Арсен Савадов. Не пытаюсь быть самым дорогим. Мне не нужны большие деньги. Главное, чтобы хватало на покупку туфель и сумок моей Маше. У меня даже машины нет — не нужна.

Заботитесь ли вы о поддержке интереса общественности к своей персоне?

— Массмедиа — это как снежная лавина. Я работал в рекламе, знаю, о чем говорю. Сами понаблюдайте. Если на каком-нибудь ивенте один фотограф встал на изготовку, то рядом с ним в ту же позу становится группа товарищей. Вместе с тем в другом углу может стоять Милла Йовович, но если возле нее нет фотографа, никто актрису и не заметит. Так что мне легко быть в центре внимания.

А оно не давит?

— Не то, что давит, — мешает. Вот сегодня звонили из журнала «Женское здоровье», зачем им я — непонятно. Также предлагали участвовать в телепередаче «Битва экстрасенсов»: экстрасенсы должны были определить, какую картину написал художник, а какую — дельфин. Спрашиваю: а дельфин тоже на передачу придет?

От Марты до Пинчука

Встреча с первым директором киевского Центра современного искусства Джорджа Сороса американкой Мартой Кузьмой стала переломным моментом в вашей карьере?

— Марта многое мне показала и объяснила, как и в целом проект Сороса — украинцам. Достаточно упомянуть библиотеку Центра, которая получала из-за границы книги, каталоги, журналы по искусству. У нас же в художественных институтах можно лишь научиться рисовать, но не думать. А Марта для меня была насколько светочем, настолько и тормозом. Будучи сильной личностью, она глушила мое индивидуальное художественное проявление. Мы прожили вместе 10 лет, и я почувствовал творческий подъем, только когда мы расстались. Я обладал информацией, и у меня появилась свобода действия. А до этого приходилось заниматься приготовлением ужина. Сбежал из Вашингтона, и в Киеве занимался творчеством в свое удовольствие, зарабатывая на жизнь в рекламном бизнесе.

Больше рекламой не занимаетесь?

— Рекламное агентство — самая омерзительная структура в мире! Фашистская система, превращающая людей в роботов. Там все построено на лжи — по отношению к потребителю, себе, друг другу, Богу, творчеству… Мы же не видим по телевизору роликов-шедевров, которые показывают на ночах пожирателей рекламы. Рекламное агентство, особенно сетевое, — это машина по перемалыванию денег клиента с созданием видимости отдачи. Не говоря о том, что рекламируется при этом какая-нибудь лапша быстрого приготовления. Я пытался создавать что-то смешное, но осознавал, в какой структуре нахожусь, что для меня это временный заработок. Будучи креативным директором одного агентства, шутил с персоналом: заставлял девушек, приносивших бриф, танцевать — иначе не возьму задание. Понятно, что через полгода вылетал оттуда и попадал в другое агентство. Наконец, необходимость «летать» отпала: стал зарабатывать искусством.

Когда это произошло?

— Лет 10 назад, когда публика устала от медиаискусства, всяких акций и инсталляций и снова обратила внимание на нетленку — живопись. Написал пару полотен, их сразу купили, гонорар оказался выше, чем зарплата в агентстве.

Некоторые вас сравнивают со скандально известным художником Дэмиеном Херстом.

— Мы встречались в Киеве, на выставке Reflection. Он нормальный такой браток из бирмингемского паба: наверное, может в морду дать и получить — тоже с удовольствием. Разве я такой?

Успех Херста — пример работы машины арт-рынка. В Украине есть подобная машина?

— Виктор Пинчук. Он, правда, не волшебник, а только учится. Пинчук улучшил жизнь украинских художников минимум на 30%. Однако прежде всего он ориентирован на западное искусство, его цель — собрать коллекцию. И на эту волну попадают наши авторы. Сюда стали приезжать представители крупнейших мировых аукционов и ведущие современные художники: Херст, Кунс, Гурски. В Чехию, Молдову и Венгрию они не наведывались.

Досье

Илья Чичкан родился 29 августа 1967 года в Киеве

Высшего образования нет

Достижения: работы экспонировались на крупнейших международных выставках современного искусства — на биеннале в Сан-Пауло, Йоханнесбурге, «Манифеста», в МОМА (Музей современного искусства в Нью-Йорке). Персональные выставки проходили в ведущих галереях современного искусства Украины, России и Европы

Хобби: кулинария

Кем бы мог стать: космонавтом

Самое большое разочарование: в детстве отобранный обезьяной пломбир в зоопарке

О себе одним словом: долбо...б

Последняя прочитанная книга: Мишель Уэльбек, «Элементарные частицы»

Последняя крупная денежная трата: туфли для Маши Шубиной